В. Лободов

Почти каждый из нас в детстве был бережно крещен какой-нибудь милой речкой Черноземья. Одни названия этих речек чего стоят: Тихая Сосна, Черная Калитва, Сухая Чигла, Скупая Потудань, Польный Воронеж, Цна, Савала, Ворона, Толучеевка, Тишанка, Осередь, Хава, Девица, Икорец, Хопер, Еманча, Карачан, Тамлык, Хворостань, Марочка, Белая и, наконец, знаменитая Усманка... И эти названия- как годовые кольца на древе живой истории, свидетельствующие о безмолвном движении племен и народов в темной глубине веков.
Но это - речки детства.

Однако бывает так, что река входит в твою жизнь как нечаянная поздняя любовь. Та самая милосердная любовь, что не сокрушает сложившиеся устои и чьи-то судьбы, а лишь прибавляет мерцающего света и печали в твоем сердце.

Так в мою жизнь вошла река с неуклюжим названием Битюг. Я понял, что она мне дорога как-то в глухую декабрьскую ночь. Тогда под окнами стояла бессонная белая стража в больничных одеждах. Горький простывший чай вязал рот, выпадая осадком на душу, нетерпеливо ныло сердце, вероятно, на непогоду- за стенами вершился крепчайший мороз, и я душой ощущал, как тихий Висленский затон, широкий, словно детская щербатая улыбка, покрывается темным прозрачным льдом. Как будто медленно опускается черная полированная крышка большого концертного рояля, закрывая за собой задумчивую музыку августа, тихую музыку белых лилий, изящных, как фигурки японских принцесс тончайшей штучной работы. Они нежно отражаются в темно-зеленой толще стеклянной и, потревоженные веслом, вновь замирают в своем буддийском самосозерцании.
Музыку золотого октября, когда по глади уже потемневшей прозрачной воды скользят, подгоняемые ветерком, полусвернутые резные листья дуба, напоминая издалека эскадру испанских каравелл, уходящих к горизонту. Перебирая в памяти как старинные безделушки дни, наполненные Битюгом, чувствовал, как отпускало сердце, и белая стража под окнами уже не грозила своей безысходностью.
Просыпался я в те летние дни очень рано.
Палатки наши были разбиты под могучими дубами, и по их морщинистым стволам от зари до заката вверх-вниз, как челноки, цепко шныряли веселые синицы-поползни, звучно пересвистывались, словно вязали бесконечную голубовато-зеленую сеть своего птичьего бытия, похожую на шевелящуюся тень солнечной листвы. Этот звонкий синичий будильник и поднимал меня на рассвете. Рядом с палатками мы соорудили скамейки, сколотили грубатый дощатый стол. На столе мерцает светом полной луны трехлитровая банка молока, оставленная с вечера. Ломоть серого хлеба, круто посоленный повлажневший солью, большая алюминиевая кружка холодного молока особого лесного вкуса, потому что корова постоянно пасется только на разнотравных густых полянах. Вкус и цвет молока подчеркивает запах черного кострища с остатками ночного едкого дыма. И скорее, скорее к обрывистому берегу, к заветному прикормленному местечку. Удочки, тонкие, гибкие, однако надежные, как ломы, лежат здесь еще с вечерней зорьки. И вот они вновь раскинуты поближе к противоположной плотной стене высокого камыша. Разноцветные поплавки торчат в толще воды, розовой от зари, - как авторучки в нагрудном кармане небольшого зеленного залива. Розовая тишина, розовое ожидание, и тут - чу! - один поплавок коротко и повелительно кивнул - так радостно отзывается в сердце кивок вдруг согласившейся с тобой ранее неприступной женщины. Упоительное движение подсечки- и через тончайшую леску как обнаженным нервом ощущаешь тугую пластику подводного смертельного танца крупной рыбы, крепко схваченной в глубине острым крючком. Она вылетает из воды - и холодное серебро увесисто бьется в твоей жаркой ладони, обжигаясь о нее, и воспаленно горят рубиновые плавники и жабры, перекликаясь с цветом зари. Ого-го! Радостно говорят рядом, и я тщеславно ликую, ибо сопереживает мне не кто-нибудь, а сын. "Сынище!" - думаю я о нем, и теплая волна поднимается в душе.

Пока я сварливо упрекаю его в несоблюдении правил рыбацких приличий, вдруг ощущаю спиной, уже нагретой утренним солнцем, влажный взгляд, как будто приложили к ней прохладную ладонь. Эта глядела на меня юная женщина с прозрачными северными глазами, способными, однако, темнеть в порывах гнева или любви.

В лучах влажного солнца она стоит возле палатки, чуть-чуть напоминая вроде бы русалку, но вся беда в том, что она стоит в полной боевой готовности- то есть с личной удочкой в одной руке и наживкой в другой!

О, увы мне, увы! Прощай моя молчаливая, даже с неким философским оттенком рыбалка, ибо сейчас будут задавать вопросы и требовать на них ответы. Более того, сейчас немедленно будут подаваться советы- как ловить, где ловить, на что ловить... Как известно, более всего щедры на советы самые незадачливые рыболовы. Да я и сам давно мечтаю написать книгу именно под таким прекрасным названием "Незадачливый рыболов", в котором хочу рассказать, как уходила из рук рыба, казалось бы, уже крепко пойманная. Так, например, однажды на тончайшую японскую леску и на маленький крючок насадил пескаря и отпустил его в свободное плавание. Его глубоко заглотила большая щука, которую медленно, с трудом, но подтянул к лодке. И если бы под рукой оказался подсак, что поленился взять с собой, то вот это-то была бы добыча, о которой долгими зимними вечерами можно было бы рассказывать в кругу знакомых, кои все равно бы ничему не поверили.
Итак, жена и сын неумолимо приближаются ко мне, я встаю и демонстративно ухожу к заветному местечку номер два, так же заранее прикормленному, а им, эти лодырям, видите ли, лень бросить пригоршню - другую распаренной со жмыхом ядреной пшеницы и обеспечить себе достойную рыбалку- все чужое норовят захватить. Но возмездие все- таки настигает оккупантов.
-Ба-а- ать...- вскоре канючит сын, ябедничая на рыбу. -Ба-а-ать, не клюет!...
-Кормить ее надо !- ехидно замечаю я. - Подкармливать. Тогда она не только клевать- она удочки грызть будет!
И опять замечаю почти незаметное продвижение ближайших родственников в свою сторону.
Слава Богу, в лесу раздались странные овации, словно кому-то аплодировал одинокий, но сумасшедший зритель. Это отправился на заготовку дров для костра старинный друг, проверенный в совместных житейских невзгодах. "Дружбан..."- тепло думаю я о нем. Конечно же, никому он не зааплодировал, а так похоже хлопали его резиновые сапоги, надетые на босу ногу. Несколько пристыженные его трудовым порывом оккупанты разошлись- кто к костру, а кто стал стряпать.
У дружбана несколько странная судьба. В юности он работал шахтером в Донбассе. Загнала его в шахты совсем не юношеская, не яростная любовь к недрам своей Родины, а свирепая деревенская нищета и послевоенная безотцовщина. Но нашел в себе силы и сумел без чьей-то помощи, как говорится, на медные деньги окончить геологический факультет университета. Потом долго работал в горах Памира, Тянь-Шаня. Такие перепады высот над уровнем моря не могли не сказаться на его натуре. Он почему-то превратился в совершеннейшего педанта, стал, в сущности, бухгалтером, причем не просто бухгалтером, а немецким бухгалтером, хотя, конечно, следует признать откровенно, что немцем он никогда не был и, по всей вероятности, уже никогда не будет. Да и какой там немец, когда у него во все лицо татарские скулы, да и, мало того, у него растет редкая черная кучерявая бороденка, что и является первым признаком тюркизна. А как известно, из всяких татаров - монголов немцы ну никак не получаются.
Тогда откуда же у него такой откровенно немецкий педантизм? С ним хорошо закупать провиант для таких экспедиций, подобно нашей. Он мгновенно складывает граммы в килограммы, тут же называет сумму затраченных рублей, мало того- даже сдачу, так что ошалевшие продавщицы долго провожают его восхищенным взглядом.
Он любит подсчитывать буквально все, даже крупу, когда заваривает на костре кашу. "Да ну?!" - усомнился мой внутренний голос. "Что- ну? Что ну?" - взорвался мой второй внутренний голос. "А почему ?- ехидно спросил он, второй, у него каша получается вкусней твоей? Вспомни, какая у него была вдохновенная рожа и как он шевелил губами, забрасывая ложкой гречку в котел?" Приходится признать со всей откровенностью- да, подсчитывает и крупу.
Но особенно проявляется его арийский характер при распутывании рыболовных снастей- занятии не для слабонервных. Славянская натура, например, вдруг вскакивает и с искаженным лицом, а также с воплем: "Ну не получается!", все рвет и мечет , и топчет ногами, и забрасывает в реку. Этот же все распутывает до узелка, и только побледневшие ноздри говорят о том, что каких усилий воли ему это стоило.
Да, я называю эту рыбалку королевской совсем не потому, что здесь, на Висленском затоне, ловится королевская плотва величиной с мужскую ладонь и с большими черно-оранжевыми глазами. И совсем не потому, что рядом расположена сосновая Морозовская роща, величественная, особенно на бронзовом закате, как сводный духовой оркестр, посаженная самим ученым лесоводом Морозовым.А потому, что рядом со мной находятся люди, с которыми позволяю себе раскованную королевскую роскошь общения. Они- подданные моей любви и приязни. Потому я могу себе позволить иногда по- королевски и рявкнуть на них - они прощают мне все. Тихие беседы у костра, неторопливые походы на кордон в лесных сумерках за парным молоком и свежей водой. Молоко мы покупали у молодой красивой пары. Они - выпускники Воронежской лесной академии. И как-то становится немного легче жить, когда узнаешь, что существует на свете такие прекрасные профессии, как мастер леса. И не просто леса, а мастер бора или мастер дубравы. У Ирины и Игоря Конджария есть сынишка, Андрюша крепко сбитый, выросший на деревенском молоке чумазый карапуз, что застенчиво держится за юбку матери.
Приходя к ним в гости, мы как бы освящались их неторопливым семейным счастьем, почти незаметным и улавливаемом в мелочах - в их взгляде друг на друга, в интонациях, когда они обращались друг к другу.
Единственное, что омрачило эти походы на кордон, так это истерика местных собачонок. Их на кордоне масса, и каждая из них старались доказать кому-то свою необходимость, облаивая чужаков. "А вот и я! И я ! И я!" - словно на митинге перелаивает одна другую на собачьем театре. Правда, вскоре у нас появился спаситель. С обрывком бельевой веревки на шее черный пес молча молнией врывался в собачью толпу, сшибая пару дворняжек, и их истерика мгновенно прекращалась.
Черный пес важно провожал нас до лагеря, и только убедившись, что все спокойно, неторопливо уходил. За все время мы ни разу не слышали его голос и поэтому прозвали его Великий Немой. Но надо честно признать, что тут уж мы явно перегнули палку- великий немой, великий немой... Да что он, в конце -концов, беседовать с нами должен, что ли? Спасибо, что хоть собак отбивал.
По ночам вода в Битюге очень теплая. Я лежу на этой воде, раскинув руки-ноги, отрегулировав дыхание, и гляжу в звездное небо, огромная глубина которого сокрушает душу.

На берегу малиновая архитектура большого костра, искры от которого чуть не долетают до меня.

И рождаются- вспоминаются древние библейские слова - "и объяли меня до глубины души воды Твои".
Ученые доказали существование души и даже измерили ее.

Не спросясь, меня вызвали в этот мир. Принесли немало невзгод, обид и огорчений. Но подарили и такое чудо, как ночной Битюг под августовским звездным небом.

Да и не только это. Много что подарили или, как говорят дети, дали хотя бы посмотреть или в руках подержать. Сыновей, любови моих прекрасных женщин. Голубой мартовский лес с отлакированной последней лыжней. Пустые деревенские сумерки под нескончаемый ласковый дождь... Да и не перечислить всего.
Но только утомляет предчувствие, что скоро, опять-таки не спросясь меня, все это отнимут и подключат мою душу к какому-нибудь энергетическому полю и, может быть, даже присвоят какой-нибудь инвентарный номерок.
Вот что обидно...